Присоединиться к акцииС Днем Победы!
И еще - старая открытка с памятником:
И рассказ про этот памятник из моего старого учебника по чтению. Помнится, в свое время этот рассказ очень меня впечатлил
.
читать рассказБ. Полевой. Передовая на Эйзенштрассе
(В сокращении)
... Батальон глубже других в этом секторе прорвался к центру Берлина. Но на перекрестке напоролся на эсэсовскую засаду и вот уже вторые сутки никак не может пробиться дальше...
Стены подвала гудят от близкой и далекой канонады, но своды его крепки. В конце подвала видна ярко освещенная солнцем позиция. Частые пулеметные гнезда, удобно выложенные из кирпича, фигуры автоматчиков, распластавшихся за камнями. Потолок подвала здесь обрушен, люди находятся как бы в широкой кирпичной траншее. В правом углу этой траншеи толпятся солдаты. Они к чему-то прислушиваются, на их лицах застыло выражение тревоги.
- Что за митинг? - спрашивает капитан...
- Ребенок там, - поясняет кто-то, неопределенно махнув рукой за стену укреплений...
- Ребенок? Не может быть. Откуда?
- Разрешите доложить, товарищ капитан! - вытягиваясь, шагает вперед ефрейтор Тихомолов. - Обстановка следующая. Вон там, среди улицы... фрау убило - вон она среди кирпичей лежит, отсюда видно, только не высовывайтесь, там у них снайпер есть... Фрау-то убило, а маленький жив - копошится возле нее, плачет. Когда стихает, отсюда хорошо слыхать.
Сквозь гул и грохот уличных боев действительно порой доносился детский плач. Среди черных, дымящихся развалин, сотрясаемых взрывами и выстрелами, этот нежный, тонкий, захлебывающийся плач был самым страшным звуком, от которого мороз продирал по коже.
- Да, штука, - озадаченно отозвался капитан. - Ишь, надрывается... А спасти нельзя?
- Трудно, товарищ капитан, - говорит рассудительный Тихомолов. - Он тут со своей насыпи каждый камень на прицеле держит. Ребята для пробы пилотку на прикладе чуть-чуть из окна высунули. В двух местах ее пропорол, и приклад - в щепки. Видать, снайпер классный бьет.
Плач доносился из самой середины "ничейной" развалины... - беспомощный, безутешный, захлебывающийся. Этот нежный, сиротливый звук, кажется, не могла заглушить никакая канонада.
Когда плач стихал - на лицах солдат появлялось выражение тоскливой безнадежности, когда возобновлялся - все облегченно вздыхали.
- Эх, была не была! - сказал вдруг Тихомолов, решительно насунув на уши пилотку, шагнул к брустверу.
- Куда? У тебя у самого трое! - остановил его сержант Лукьянович.
И, оттолкнув Тихомолова, вдруг сам метнулся к стене. И, прежде чем кто-нибудь успел его остановить, перемахнул через бруствер. Скрылся за ним. Тихомолов остановился с таким видом, словно кто-то ударил его по голове. С немецкой позиции... всполошенно хлестнуло несколько автоматных очередей. Послышалась торопливая скороговорка пулемета.
- По нему бьют, негодяи, - прошептал капитан, бледнея. - Связной, пулеметчикам - огонь по их амбразурам!
Капитан сорвал фуражку и осторожно, бочком, выглянул из-за камня.
- Ползет, как ящерица, даже отсюда не видно. Ага, молодец, уже близко! Связной, пулеметчикам открыть ураганный!
Теперь вся позиция точно тряслась в нервной дрожи пулеметных очередей. Пули цвикали и с острым визгом рикошетили среди развалин.
- Дополз! - торжествующе вскрикнула девушка-санинструктор, прибежавшая на звук перестрелки.
Сержант добрался до развалин. Под прикрытием их он был в безопасности... Все облегченно вздохнули. Пулеметы смолкли и с той, и с другой стороны. Настала тишина, нарушаемая лишь звуками далекой канонады, и в тишине этой отчетливо слышалось, как детский плач начал постепенно переходить на всхлипы, и как успокаивающе что-то бубнил мужской голос.
- Живы, - тяжело дыша, точно после быстрого бега, сказал Тихомолов. - До темноты пересидит, там выручим.
Все бойцы скопились у выхода из подвала. Подходили отдыхавшие, застегивая на ходу гимнастерки, проверяя затворы автоматов, узнавали, в чем дело, и вытягивали шеи, прислушиваясь к звукам, несшимся с... развалины. Все молчали, и только сестра, нервно теребя свою сумку, заворожённо шептала:
- Только б уцелел, только б уцелел!
Вдруг снова с насыпи рванули пулеметы.
- Ребята, вылез, - крикнул откуда-то сверху наблюдатель, - несет маленького... Эй, да ложись ты, ложись, чертушка!
Но, к общему удивлению, пулеметы на той стороне улицы смолкли.
Сержант медленно полз, и наблюдатели сообщали:
- За глыбу засел, ребенка качает... Опять пошел, не терпится ему, посидел бы до темноты...
Теперь он был не один. Живая ноша не давала прижаться к земле. Полз боком, левой рукой прижимая к груди ребенка. Двигался он медленно и был, несомненно, виден неприятельским пулеметчикам. Но пулеметы молчали.
За ним следили с таким напряжением, что, казалось, сквозь шум перестрелки каждый слышал, как бьется его сердце.
Вот он подполз к брустверу. Теперь хорошо видно и его вспотевшее, мертвенно-бледное лицо, и ребенка, которого он прижимает к себе, - это девочка лет двух-трех... Дополз. У самого бруствера траншеи готовы принять его и его ношу. И вдруг с той стороны выстрел. Один-единственный выстрел. Сержант, точно натолкнувшись на невидимую преграду, замер.
- Убили! - вскрикнула девушка-санинструктор и, бросившись к стене, стала неумело карабкаться на нее, цепляясь ногтями за камни.
- Не высовываться! - рявкнул капитан. - Связной, пулеметчикам - усилить огонь по амбразурам... Командирам рот готовиться к атаке!
Неожиданно высокая фигура поднялась над кирпичным бруствером, и в следующее мгновение сержант тяжело съехал в подвал. Минуту он стоял, покачиваясь и хрипло дыша. Он был зеленовато-бледен, в горле у него булькало и клокотало. Казалось, он хочет и не может что-то сказать. У него на руке, прижимаясь головой к орденам и медалям, лежала белокурая худенькая девочка с испуганными глазенками линялой небесной голубизны. Черное пятно медленно расползалось по парадной гимнастерке сержанта.
- Ранен я... Ребята, примите девчонку, - чуть слышно произнес он наконец и, когда к ребенку протянулись солдатские руки, стал тихо оседать к стене.
А пулеметная дробь, достигнув наивысшего напряжения, сливалась в сплошной рев. Издали донесся хриплый голос:
- Рота, в атаку!
Где-то совсем рядом молодой голос пропел:
- Первый взвод, за мной!
Солдаты карабкались через бруствер, припадая к земле, бежали, ползли по руинам. Иных пули уже пригвоздили к земле, иные залегли, но несколько ловких серых фигурок, перебежав улицу, уже были на железнодорожной насыпи, на той стороне Эйзенштрассе, возле немецких амбразур. Гремели взрывы гранат. От кислой пороховой гари саднило в горле.
- Пустите, пустите, и я... и я пойду... - раненый рвался из рук сестры, царапал бетон каблуками сапог, не находя опоры в ослабевших ногах. - Пустите, слышите, пустите! - жилистая загорелая рука его шарила кругом по полу, ища, должно быть, автомат.
А рядом, за спиной девушки-санинструктора, стояла белокурая девочка с распухшим заплаканным личиком, сосала кем-то сунутый ей второпях пыльный кусок сахара и удивленными, непонимающими глазами смотрела на высокого человека с яркими красивыми медалями, который почему-то вдруг разучился ходить и беспомощно, как совсем маленький, рвался из рук круглолицей тети в смешном белом платье.
(Горецкий, В.Г. и др. "Книга для чтения: Учебник для 3 класса трехлетней начальной школы в 2 томах. Том 2" 1988 г.)