Сегодня ходила на спектакль в театр кукол. Общее впечатление - мне понравилось. правда, грустно не было. Было... Странно.
О спектаклеНа сцену выходит дама в розовой кофточке. Она срывает кофточку, потом - передник, и падает на диван. Потом встает, берет листок бумаги и начинает читать письмо вслух.
"Дорогой Бог!
Меня зовут Оскар. Мне десять лет, я поджигал кошку, собаку, дом (думаю, что при этом золотые рыбки тоже поджарились), и я пишу тебе в первый раз, потому что прежде мне было совершенно некогда из-за школы. Сразу предупреждаю: письменные упражнения наводят на меня ужас. По правде, надо, чтобы уж совсем приперло. Потому что писанина — это разные там гирлянды, помпончики, улыбочки, бантики и все такое. Писанина — это всего лишь завлекательные враки. Словом, взрослые штучки. Могу доказать. Взять хоть начало моего письма: «Меня зовут Оскар. Мне десять лет, я поджигал кошку, собаку, дом (думаю, что при этом золотые рыбки тоже поджарились), и я пишу тебе в первый раз, потому что прежде мне было совершенно некогда из-за школы.». Я мог с таким же успехом написать так: «Меня прозвали Лысый, на вид мне лет семь, я живу в больнице, потому что у меня рак, я никогда не обращался к тебе ни с единым словом, потому что вообще не верю, что ты существуешь».
Только напиши я так, все обернулось бы скверно и у тебя вообще пропал бы ко мне всякий интерес. А надо-то как раз, чтобы ты заинтересовался мной.
Меня устроит, если у тебя найдется время кое в чем помочь мне.
Я сейчас все тебе растолкую.
Больница — это классное место, здесь полно взрослых, пребывающих в отличном настроении, говорят они довольно громко, здесь полно игрушек и розовых тетенек, которые просто жаждут поиграть с детьми, к тому же здесь всегда под рукой масса приятелей вроде Бекона, Эйнштейна или Попкорна, короче, больница — это кайф, если ты приятный больной.
Но я уже не приятный больной. После того как мне сделали пересадку костного мозга, я чувствую, что я им больше не приятен. Нынче утром, когда доктор Дюссельдорф осматривал меня, я, похоже, разочаровал его. Он, не говоря ни слова, глядел на меня так, будто я совершил какую-то ошибку. А ведь я старался во время операции — вел себя благоразумно, позволил усыпить себя, даже не стонал, хоть было больно, послушно принимал всякие лекарства. В иные дни мне хотелось просто наорать на него, сказать ему, что, может быть, это он, доктор Дюссельдорф, со своими угольными бровищами, профукал мою операцию. Но вид у него при этом такой несчастный, что брань застревает у меня в глотке. Чем более сдержанно этот доктор Дюссельдорф со своим огорченным взглядом ведет себя, тем более виноватым я себя чувствую. Я понял, что сделался скверным больным, больным, который мешает верить, что медицина — замечательная штука.
Эти врачебные мысли — они, наверное, заразны. Теперь все на нашем этаже: медсестры, практиканты, уборщицы — смотрят на меня точно так же, как он. Когда я в хорошем настроении, у них грустные физиономии; когда я отпускаю шуточки, они силятся рассмеяться. По правде говоря, они смеются громче, чем прежде.
Не переменилась только Розовая Мама. Но, по-моему, она слишком стара, чтобы меняться. К тому же это ведь Розовая Мама. Ах да, Бог, я не собираюсь тебя с ней знакомить; судя по тому, что именно она посоветовала написать тебе, это твоя добрая приятельница. Загвоздка в том, что один я называю ее Розовая Мама. Тебе придется поднатужиться, чтобы представить себе, о ком я говорю: среди всех тетенек в розовых халатах, что приходят присматривать за больными детьми, она самая старая."
Единственная живая актриса в спектакле - Розовая Дама. Сиделка в больнице, где лежит Оскар. Она перечитывает письма Оскара, одно за другим, всю его жизнь, уместившуюся в двенадцать дней. И проплывают воспоминания - в маленьких окошках кукольный Оскар и кукольная Розовая Дама беседуют обо всем на свете - о том, как за двенадцать дней прожить целую жизнь, о Боге и Деде Морозе, о кэтче и поединках, о ненависти и прощении... Строчки из писем Оскара идут по кулисам и спускаются вниз, в зрительный зал. Другие маленькие пациенты - Попкорн (толстый мальчишка, который лежит тут, чтобы похудеть), Бекон (мальчишка, которого спасли при пожаре) и Эйнштейн (мальчик с водянкой мозга), Пегги Блю и Сандрина - тоже куклы. И противницы Розовой Дамы в кетче (вольной борьбе), о которой она рассказывала Оскару - тоже куклы, причем достаточно смешные. Сценки, где Оскар представляет себе, как Розовая Дама сражается на ринге, меня позабавили. А вот родители Оскара предстают как тени - тень доктора и родителей, когда Оскар узнает о том, что ему осталось совсем мало времени, тени родительских рук - когда они приходят к нему на выходных и когда приезжают к Розовой Даме. Они существуют, но их как бы нет... Наверное, хотели показать именно это. Еще интересно, что вначале актриса, игравшая Розовую Даму, уходила за кулисы, и там говорила за куклу, а где-то к середине спектакля уже стояла рядом с маленьким окошком, в котором разворачивалось действо, и уже говорила, не прячась.
Я не удержалась и прочла рассказ сразу же, как добралась до компа после спектакля. Нашла один ляп. В спектакле "я поджигал кошку, собаку, дом (думаю, что при этом золотые рыбки тоже поджарились)", и малыш Оскар предстает маленьким живодером. А в рассказе "я умудрился поджечь нашего кота, собаку и весь дом (кажется, даже поджарил золотых рыбок)", и потом говорится, что Оскар просто не заметил, как начался пожар, и дом сгорел - а вместе с домом золотые рыбки, кот и собака. Совсем другая история, не правда ли? Но в остальном спектакль, музыка, все было великолепно.
А еще я надергала понравившихся цитат из книги, которые в спектакле тоже были.
цитаты****
— Мне кажется, Бабушка Роза, что люди изобрели какую-то иную больницу, чем на самом деле. Они ведут себя так, будто в больницу ложатся лишь затем, чтобы выздороветь. Но ведь сюда приходят и умирать.
— Ты прав, Оскар. Думаю, что ту же самую ошибку совершают и по отношению к жизни. Мы забываем, что жизнь — она тонкая, хрупкая, эфемерная. Мы делаем все, чтобы казаться бессмертными.

****
Я услышал то, чего не должен был слышать. Мама рыдала, доктор Дюссельдорф повторял: «Мы уже все испробовали, поверьте, мы уже все испробовали», и мой отец отвечал севшим голосом: «Я в этом уверен, доктор, я в этом уверен».
Я застыл на месте, приклеившись ухом к железной двери. Не знаю, что было холоднее — металл или я сам.
Потом доктор Дюссельдорф сказал:
— Вы хотите навестить его?
— У меня просто не хватит духу, — ответила моя мать.
— Нельзя, чтобы он увидел, в каком мы состоянии, — добавил отец.
И вот тут я понял, что мои родители просто трусы. Нет, хуже: трусы, которые и меня считают трусом!

****
— Знаешь, Оскар, в наших краях есть легенда о том, что в течение двенадцати дней уходящего года можно угадать погоду на следующие двенадцать месяцев. Достаточно каждый день наблюдать за погодой, чтобы получить в миниатюре целый год. Девятнадцатое декабря представляет январь, двадцатое — февраль, и так далее, до тридцать первого декабря, которое предвещает следующий декабрь.
— Это правда?
— Это легенда. Легенда о двенадцати волшебных днях. Мне бы хотелось, чтобы мы, мы с тобой, сыграли в это. Главным образом ты. Начиная с сегодняшнего дня смотри на каждый свой день так, будто он равен десяти годам.
— Десяти годам?
— Да. Один день — это десять лет.
— Тогда через двенадцать дней мне исполнится сто тридцать!
— Да. Теперь ты понял?

****
Ну так вот, я родился сегодня утром, ну, это я довольно слабо помню; к полудню все стало яснее; когда мне стукнуло пять лет, я вошел в сознание, но это принесло не слишком добрые вести; сегодня вечером мне исполнилось десять, это возраст разума.

****
Сегодня я переживаю подростковый период, и между прочим, не в одиночку. Вот история! Выдалась масса хлопот с приятелями, родителями, и все из-за девчонок. Уже вечер, и я не слишком печалюсь по поводу того, что мне исполнилось двадцать, потому что могу сказать себе: уф, худшее позади. Вот уж спасибочки за это половое созревание! Один раз еще можно пережить, но снова — ни за что!

****
— Устал? Сколько тебе исполнилось к этому часу? Восемнадцать лет? В восемнадцать не знают усталости.

****
— И вы, вы сами знакомы с такими людьми, которых радует мысль о смерти?
— Да, знакома. Моя мать была такой. На смертном одре на ее устах появилась улыбка, она предвкушала, она выказывала нетерпение, она жаждала, чтобы ей открылось то, что должно произойти.
У меня больше не было аргументов. Поскольку меня интересовало, что дальше, я позволил себе слегка обдумать услышанное.
— Но люди по большей части лишены любопытства, — заговорила Бабушка Роза — Они вцепляются в свою оболочку, будто вошь в лысину. Возьмем, к примеру, Сливовую Запеканку, мою ирландскую соперницу, натощак, в трико — сто пятьдесят кило, это перед тем, как выпить пива. Она всегда говорила мне: «Прости, но я не собираюсь умирать, нет на это моего согласия, я на это не подписывалась». Она ошибалась. Ведь никто не заверял ее, что жизнь должна быть вечной, никто! Но она упорно верила в это, бунтовала, противилась самой мысли о неизбежности ухода, бесилась, впала в депрессию, она похудела, оставила борьбу, при этом она весила всего тридцать пять кило, можно сказать, рыбий скелет, — и сломалась. Понимаешь, она умерла, как все на свете, но мысль о смерти исковеркала ей жизнь.

****
— Они боятся меня. Не осмеливаются говорить со мной. И чем больше они робеют, тем больше я сам себе кажусь чудовищем. Почему? Разве я навожу на них ужас? Неужто я настолько безобразен? Я что, стал идиотом и сам того не заметил?
— Оскар, они боятся не тебя. Они боятся твоей болезни.
— Моя болезнь — это часть меня. Им не следует менять свое поведение из-за того, что я болен. Неужто они могут любить меня, лишь когда я здоров?

****
— Это так. Ты уйдешь прежде. Но между тем разве ты имеешь право делать все что угодно, поскольку уйдешь прежде? Право забывать о других?

****
Это растение из пустыни Сахара, которому на жизнь отпущен всего один день. Как только его семена впитывают воду, оно прорастает, дает побег, выпускает листочки, цветок, появляются семена, затем оно увядает, съеживается и — хоп, вечером все кончено.

****
— Интересующие всех вопросы так и остаются вопросами. Они окутаны тайной. К каждому ответу нужно прибавлять «быть может». Окончательный ответ можно дать лишь на лишенные интереса вопросы.
— Вы хотите сказать, что у Жизни нет единственного решения?
— Я хочу сказать, что Жизнь имеет множество решений, а значит, единственного решения нет.
— Я как раз думал именно об этом, Бабушка Роза, — что для жизни нет иного решения, чем просто жить.

****
Я не писал тебе, потому что было очень грустно. Мы с Пегги прожили жизнь вместе, и теперь я оказался один, лысый, ослабевший, усталый — лежу себе в постели. Какое безобразие эта старость.

****
Когда я проснулся, мне почудилось, что мне уже девяносто лет. Я повернул голову к окну, чтобы посмотреть на снег.
И тут я догадался, что ты приходил. Было утро. Я был один на Земле. Было так рано, что птицы еще спали, даже дежурная медсестра мадам Дюкрю вздремнула, а ты, ты тем временем пробовал сотворить рассвет. Это оказалось довольно трудно, но ты все же справился. Небо постепенно бледнело. Ты наполнил воздушные сферы белым, серым, голубым, ты отстранил ночь и оживил мир. Ты не останавливался. И тут я понял различие между тобой и нами: ты неутомимый мужик! Ничего не упустишь. Всегда за работой. И вот он, день! Вот ночь! Вот весна! И вот зима! И вот она, Пегги Блю! И вот Оскар! И вот Бабушка Роза! Какое здоровье!
Я понял, что ты был здесь. И открыл мне свою тайну: нужно каждый день смотреть на мир, будто видишь его в первый раз.

****
Я попытался объяснить своим родителям, что жизнь — забавный подарок. Поначалу этот подарок переоценивают: думают, что им вручили вечную жизнь. После — ее недооценивают, находят никудышной, слишком короткой, почти готовы бросить ее. И наконец, сознают, что это был не подарок, жизнью просто дали попользоваться. И тогда ее пытаются ценить. Мне сто лет, и я знаю, о чем говорю. Чем старше становишься, тем сильнее проявляется вкус к жизни. Нужно быть эстетом, художником. Какой-нибудь кретин в возрасте от десяти до двадцати лет может играть жизнью по собственной прихоти, но в сто лет, когда уже не можешь больше двигаться, тут уже следует использовать интеллект.

Рассказ про Оскара я нашла тут. Пусть и в дневнике ссылка будет.
Сто лет, уложившиеся в двенадцать дней... Мне почему-то это напомнило симов. Они проживают за месяцы и дни годы жизни. Это забавное ощущение: смотреть на маленького сименка, который растет, учится ходить, говорить, становится взрослым симом, женится, заводит своих детей, а под конец превращается в дряхлого старичка. И вроде бы помнишь его вот сейчас, совсем недавно, маленьким неразумным комочком в детской кроватке, которому даже никаких команд дать нельзя... И удивительно, что этот дедушка (или бабушка) - тот самый , который был сименком-младенцем. Раньше, помню, я составляла коллаж из скринов, который можно было бы назвать "Жизнь одного сима", и могла любоваться ими очень, очень долго.

UPD. Нашла в сети фото этого спектакля. Вот это кукла-Оскар:


А это - Оскар и Розовая Дама: